Доктор приостановился перед дверью с табличкой:
«ОИТ». Дженни, встав с ним рядом, тоже застыла на мгновение, вслушиваясь в доносящиеся приглушенные голоса, впитывая запахи антисептиков и лекарств, проникая в смысл золоченых букв на прозрачной двери:
«Отделение интенсивной терапии». Глубоко вдохнув в легкие побольше кислорода, она вытерла внезапно вспотевшие ладони о джинсы и дрожащей рукой толкнула перед собой дверь.
— Он неважно выглядит, — предупредил Уолкер, но, увидев выражение лица Дженни, прикусил язык.
— Не имеет значения, — резко ответила она и шагнула внутрь.
— Вот черт! — негромко воскликнул доктор и двинулся вслед за посетительницей. — Остается надеяться, что этот парень выживет хотя бы для того, чтобы оценить такую девушку.
Дженни сразу увидела Ченса, но это был не ее Ченс.
Он лежал, опутанный трубками с иглами, через которые поступали лекарственные растворы, необходимые для поддержания жизни в его израненном теле. Простыня прикрывала только мужское естество, оставляя взору большое мускулистое тело. Девушка стиснула руки, пытаясь побороть охватившую ее панику. Это она во всем виновата!
О Боже! В следующее мгновение Дженни зажала дрожащими пальцами рот, чтобы загнать внутрь рвущийся крик. Она не должна… не имеет права поддаваться панике. Нельзя допустить унизительного падения в обморок.
Ченс лежал абсолютно спокойно. Дженни охватило неудержимое желание прикоснуться к нему, хотелось удостовериться, что жизнь еще теплится в этом теле. Но обещание есть обещание, поэтому Дженни лишь присела на стул рядом с его кроватью. Она как зачарованная смотрела на мерно вздымающуюся и опускающуюся грудь. Дыхание поддерживал кислородный прибор.
— Вы его жена? — Голос медсестры заставил ее вздрогнуть. Дженни отрицательно покачала головой, борясь с желанием заплакать. — В таком случае прошу прощения, мисс. В этой палате разрешается находиться только членам семьи, и то непродолжительное время.
Вам нельзя быть здесь.
Дженни невидящими глазами уставилась в сочувствующее лицо медсестры, не замечая, что слезы медленно текут по щекам.
Та вздохнула, достала из кармана платок и протянула ей, добавив:
— Только недолго.
Сестра ушла, оставив девушку у постели Ченса.
— Дженни! Проснись! — Голос Маркуса вырвал ее из объятий сна. Она не помнила, как заснула в кресле в холле.
— Что такое? — пробормотала девушка, с недоумением обнаружив себя в незнакомом помещении. Но в следующее мгновение все встало на свои места. — Ченс! О Боже! Папа! Что с ним?
«Она назвала меня папой!» Как прекрасно это звучит! За двадцать три года он ни разу не поправил дочь, когда она называла его Маркусом. Если бы Дженни знала, как теперь он сожалел об этом. Ее ногти впились в запястье, отрывая Маркуса от размышлений. Вопрос требовал ответа.
— Я ничего не знаю о состоянии Ченса, — произнес он. — Мы с Генри только что приехали. На вот, выпей и не мучай себя. — Маркус протянул ей чашку с горячим кофе. — Я пойду разыщу сестру. Скоро, надеюсь, мы узнаем, как он провел ночь.
Дженни смотрела на отца, удаляющегося по коридору, и отчаянно терла рукой глаза, стараясь отогнать сон и избавиться от чувства неловкости. Если бы не ее столь разбитое состояние, девушка задумалась бы о том, почему тут оказался Маркус. Раньше, когда она в нем нуждалась, он весьма редко находился рядом.
Генри взял у нее из рук чашку с кофе, поставил на столик, обнял и неловко погладил. Объятие получилось неуклюжим, но искренним. Дженни на какой-то момент почувствовала себя в безопасности.
Она ощутила запах лавандового мыла и одеколона «Олд Спайс» — кошмарное сочетание для кого-то другого, но не для Генри, от которого обычно пахло пылью, сеном и навозом.
— Похоже, надо, чтобы тебя кто-нибудь обнял, — пробормотал старый ковбой себе под нос. Он относился к ней как к дочери. И имел на это право. Генри Томас работал на ранчо «Три Т» почти двадцать лет.
Дженни вздохнула и прижалась к нему.
Течение времени сказалось на Генри. Морщин на лице стало больше, чем на утренней неприбранной постели. Ходил он прихрамывая — одна лошадь оставила на нем свой «автограф». Но по характеру по-прежнему был добросердечен и верен.
— Все парни шлют Ченсу пожелания скорейшего выздоровления, — сказал Генри.
Дженни кивнула и опустилась в расшатанное кресло. Откинувшись на спинку, сделала большой глоток кофе. Он был еще горячим, но девушка выпила все до последней капли.
— Они очень переживают, что Ченс пострадал, — продолжил Генри, — будто чувствуют себя виноватыми.
Но я сказал им, что тут никто не виноват, только тот сопляк несчастный. Просто так случилось.
Обычно немногословный Генри сейчас изливал поток красноречия.
Дженни взглянула ему в лицо. Изо всех сил сжала пустую чашку и с трудом проглотила очередной комок, подкативший к горлу.
— Ничего бы не случилось, если бы я не позволяла Маркусу устраивать в доме эти идиотские парады. Я поступала так потому, что думала, будто Ченс… — Голос опять пресекся. — Если в этом есть чья-то вина, то только моя. — Губы ее задрожали, она прикусила их, чтобы не разрыдаться в голос.
— Это не правда, дорогая, — ответил Генри. Похлопав ее по колену, он устроился рядом в кресле. — А кроме того, Ченс не думал об этом. Он действовал автоматически. Не мог стоять и смотреть, как этот жеребец топчет тебя. Ты же знаешь, как он к тебе относится.
— В том-то и дело, — спокойно и тихо возразила Дженни, — я не знаю, как он ко мне относится. Со дня моего шестнадцатилетия он держится на расстоянии вытянутой руки, будто я заразная. Но я-то знаю, как к нему отношусь, — шепотом продолжила Дженни. — Мне остается только молиться и надеяться, что сумею доказать это… Если не удастся…